Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета
Внезапная встреча с отцом Логгином в грецких Метеорах не удивила ея. Феодосья не держала обиды на бывшего своего духовника. Сколько раз вспоминала она события, случившиеся год назад в Тотьме, и все больше убеждалась, что действия отца Логгина, предавшего ея казни, были в благость, ибо сим Господь указывал ей путь к встрече с сыночком Агеюшкой. Если бы не тяжкое хожение в юродстве и сожжение в срубе по обвинению в колдовстве, не бывать Феодосье в московском ученом монастыре, где почти была уже готова к полету на сферы небесные пороховая ступа. Хоть теперь, когда выяснилось, что сыночек Агеюшка жив, ступа для полета на сферу небесную была уж не нужна, Феодосья была благодарна монастырю за наслаждение науками и творчеством, пережитыми в лабораториях и мастерских. Она часто представляла свою встречу с отцом Логгином и была готова всем сердцем отблагодарить за перенесенные во благо муки, но столкнувшись с ним в темном переходе, слегка растерялась от неожиданности и оттого не нашла слов для разговора, а наутро отбыла из Метеор назад, в Москву.
Прибыв в ставший родным монастырь, Феодосья, как и уговаривались оне перед расставанием, отправила со случайным отроком короткую записку в Сокольничью слободу, к Олексею. Олексей же, вместо того чтоб ответным словом уговориться о встрече, той же ночью лихо перемахнул через каменную ограду монастыря и пробрался в келью Феодосьи, ибо хотя задвижки на всех келейных притворах имелись, но запирать их уставом было заповедано.
Мерцала алым огоньком лампадка, Феодосья лежала на постном своем ложе, зря с умилением маки, оливы, поля и виноградники Греции. И, словно в сладком сне, ответила на ретивое внезапно явившегося Олексея, шептавшего любовные словеса, и дрочившего с нежностию ея белую шею, и ласкавшего стегна, ибо не сумела более сдерживать томления в подпупии. Феодосья не могла в полной мере наслаждаться близостью с мужем, ибо, после исчезновения сына, в юродстве лишила себя женского естества, за что и носила долго прозвище «Безпохотная», но в объятиях Олексея на несколько минут забыла об одиночестве и почувствовала себя желанной.
– Грешники мы, – шептала после Феодосья и гнала Олексея прочь, но он ушел лишь со вторыми петухами, когда рассказал, как пробился к воротам на Красной площади и ловко бросил под ноги царю Алексею Михайловичу нарочно купленный дорогой кафтан, дабы ступил государь, спешиваясь, не в каменистую лужу.
– Должен он теперь жаловать меня повышением в службе, воздвигнуть сокольником, а то и начальником! – уходя, требовал Олексей. – А ежели не оценит верности моей, аз озлоблюсь! – и пригрозил на последок. – А ты готовься посягнуть за меня в замужество! Соболей тебе под ноги брошу, не то что кафтан!
Из ночи в ночь, на коленях, каялась Феодосья в грешном любострастии в святых стенах, ибо исповедоваться не могла, и клялась не впускать более Олексея в келью свою. А спустя три недели вдруг услышала невероятную весть, сообщенную на пороге церкви отцом Логгином. Агеюшка жив!
Феодосья долго обливалась счастливыми слезами, стоя на коленях перед иконой Иверской Божьей матери. А Она с печальной нежностию взирала на Феодосью, крепко прижимая к себе своего младенца.
Вернувшись в келью, Феодосья не находила себе места – ей зело хотелось хоть с кем-нибудь поделиться нежданной радостью. Но с кем?!
«Хоть бы Олексей пришел! – с виной и испугом то и дело думала Феодосья. – Господи, прости меня многогрешную! Только словечко Олексею скажу, далее притвора не впущу».
Олей! О! Явно в фаворе у Господа была сей год Феодосья! После первых петухов дверь кельи тихо скрипнула, и руки Олексея крепко охапили Феодосью.
– Олеша, как хорошо, что ты пришел! – тихо смеясь, прошептала Феодосья. – Но не трогай меня! Аз лишь мечтала рассказать тебе одну вещь…
Феодосья высвободилась из объятий разочарованного Олексея.
– Опять россказни! – рассердился Олексей. – Аз к тебе, рискуя животом…
За дверями, в сводчатом переходе, устланном сеном, зашуршало и явственно хрустнула под мягким кожаным каликом солома.
Феодосья испуганно прикрыла рот Олексея.
– Тихо!
Она осторожно выглянула из кельи. В мутном свете масляного светильника в каменной нише мелькнула фигура, похожая силуэтом на Веньку Травника. Впрочем, ничего особенного в сем событии не было – мало ли по какой нужде мог выйти ночью из кельи монах?
Но сердце Феодосьи заметалось пойманным мышонком – что как застал бы Венька в ее объятиях стрельца? – и она почти силой изринула Олексея из кельи, так и не поделившись счастливой новостью.
– Прощай! Не сегодня-завтра услышишь обо мне, – сердито пообещал напоследок Олексей, в обиде на молчание царя Алексея Михайловича и жестокосердие Феодосьи. – Подниму сокольничих! Какой месяц кормовые не платят!
После сего перемахнул через стену монастыря и с горя пошел на улицу лизанья, где и спустил последние деньги на блудищ и хмельное.
Вениамин Травников же тихо постучал в обитель игумена Феодора и, войдя с поклоном, промолвил, с трудом скрывая ликование:
– Феодосий – мужеложец. Из его кельи сей час украдом вышел стрелец.
«Неужели Феодосий действительно жена?» – удивленно подумал игумен, но не выказал сенсационной версии, а спросил:
– Ты слышал, о чем оне молвили?
– Не много, – признался Венька и передразнил бабьим голосом: – «Олеша, как хорошо, что ты пришел», – и затем, не удержавшись, прилгнул: – А после послышался любострастный смех и звуки скокотания. Прости меня, Господи!
– Как стрелец пробрался в келью?
– Явно не в первый раз, – бросил Венька. – Судя по тому, как бойко он перемахнул, уходя, через стену на улицу, – и мстительно прибавил: – Впрочем, когда ночное бдение несет Ворсонофий, такие события не в диковинку. Прежде аз сомневался и не хотел возводить наветы, но теперь уверен – он также хаживает в известную келью.
«Ворсонофий… – задумался игумен. – Ворсонофий с Феодосием, действительно, в дружбе, всюду вместе. Неужели он знал о том, что Феодосий – жена? Ей, хороша будет картина, если оне еще и любовями занимались. Феодосия – внове на костер, Ворсонофия – в ту же обитель, куда и Никона, а мне ссылка в сырую яму. Что ж, заслужил, пень трухлявый, коли бабу от мужика не отличил».
– Позволите идти? – услышал игумен голос Веньки.
– Брат Вениамин, проследи до утра, не случатся ли Ворсонофий и Феодосий в одной келье? И сразу доложи мне, если сие окажется так.
Венька едва сдержал радостную ухмылку и, поклонившись, покинул виталище настоятеля.
Не сомкнув глаз, он до третьих петухов караулил в темном переходе.
К его удаче, многие монахи убыли в лесную обитель на заготовку брусники и клюквы, и к пятичасовой утренней молитве в церковь никто из ближних келий не вышел. Поэтому, заметив, наконец, как в келью Ворсонофия проскользнула Феодосья, он почти не таясь подкрался к дверям. Через мгновенье Венька, ликуя, разобрал голос Феодосия.
